«Однажды мы хакнули почту литературного конкурса»
— писательница Татьяна Замировская о времени и о себе
12.05.2020
Новая книга писательницы Татьяны Замировской «Земля случайных чисел» исполнена в условном «фантастическом» жанре. Критики российской литературной премии Нацбест сравнили прозу Татьяны с творчеством писательницы Урсулы Ле Гуин, белорусский литературный журнал «Мiнкульт» включил несколько текстов из книги в грядущий выпуск (посвященный как раз научной фантастике). Но проза Замировской выходит за какие-либо строгие стилистические рамки. Отчасти это связано с ее американским бэкграундом (переезд в США и учеба в Bard College), отчасти с мировоззрением, которое трудно классифицировать. В интервью Татьяна много рассказывает о перемещениях в пространстве, родном городе и языковых конструктах, которые и формируют ее произведения.
Андрей: Последние пять лет ты живешь за океаном. Какой бэкграунд на тебя влиял в Беларуси, а какой в США, если сфокусироваться исключительно на творчестве?
Татьяна: Воздействие на творчество природы — это одно, а геополитическая обусловленность — другое. К тому же, на изменение стиля и тематики текстов подействовала и учеба в США. В Беларуси мне, как автору, хотелось формулировать глобально, расширять контекст. В Нью-Йорке же, как в точке максимально глобального контекста, необходимо обратное: фокусировка, направленное внимание, локализация, четкость.
Вообще, в Нью-Йорке у меня появилась планетарная клаустрофобия. В буквальном смысле: я вдруг поняла, как много людей живет в каком-то крошечном пространстве, с которого некуда деться и некуда спрятаться от чего-то глобального.
А: Бывало ли с тобой такое, что минские или борисовские пейзажи ты встречала внезапно на другом континенте, в других городах?
Татьяна: Я часто вижу призрачные проявления Беларуси и Минска в США, но вот Борисов вижу редко. Поэтому я по нему и скучаю. Оказывается, это правда, что в отрыве от родины испытываешь тоску только по родному городу. А Минск триггерит меня отовсюду. Последний раз увидела из окна поезда, приостановившегося в Вашингтоне, фрагмент площади Независимости со стороны железнодорожного моста и физфака БГУ, и встряхнуло будь здоров.
А: Как ты можешь описать атмосферу, которая царила в Бард-колледже?
Татьяна: Мы с другими восточноевропейскими друзьями много обсуждали атмосферу в лево-либеральных американских колледжах. В каком-то смысле там присутствует эта либеральная консервативность: некие условно готовые схемы осмысления специфических культурных конструктов, и нам, как представителям иных культур, приходилось реструктуризировать эти схемы в массовом сознании.
О каких конструктах идет речь?
Татьяна: Скажем, нам сложнее осознать свои расовые привилегии и говорить о привилегиях как бы от первого лица, потому что объективно мы вне этого контекста. Белые, но недоэмигранты. Еще мы почти все из небогатых простых семей, и это на фоне довольно-таки обеспеченной золотой молодежи — вот то самое, о чем говорят comes from money. Получается такой микс с условно колониальным постсоветским и чернобыльским прошлым и памятью про девяностые. И вот нам говорят: вы белые, у вас привилегии. Мы, конечно же, возмущаемся. Но справились, разобрались, прочекали, как говорится. С другой стороны, современная академическая система США при всей своей условной негибкости может многому научить белоруса, который хочет учиться.
А: Бард-колледж — заведение для профессиональных писателей. Я сознательно избегаю слова «литератор», потому что речь конкретно про литературу, а не увлечение ею. Вопрос очень популярный: как человека научить быть писателем? Грубо говоря, чем Колледж Бард отличается от условного литературного института?
Таццяна: У меня есть две подруги, поступающие на писательские MFA (учебная программа, дающая возможность получить степень Master of Fine Arts – Мастера изящных искусств - прим. dadalog). Обе взрослые талантливые женщины, которые уже давно занимаются искусством и пишут. Обманываться не будем, MFA в том числе и для нетворкинга, и многие за это готовы платить немалые деньги.
Одной из них, поэтессе, которая делает перформансы, я советовала Бард, а другой, хотя она пишет отличные художественные книжки, нет. Потому что в обычной MFA программе тебя научат писать книги. Научат, как идеально ее отредактировать, сформулировать ее посыл и стейтмент, успешно ее продать, наконец. Bard MFA в целом не о литературе как высоком жанре, там никто не научит тебя писать книги. Считается, что ты уже умеешь их писать, и это не важно. Никто не будет лезть в это твое разбухающее литературное тесто, но там дадут невероятно помогающую критику и расширят твои горизонты через интердисциплинарный подход. Это достигается благодаря тому, что профессоры — не только писатели, но художники, фотографы, скульпторы, медиа-художники и музыканты.
Там писатель может состояться и осознать себя как современный художник, а не машина по производству продаваемого текста. Я именно поэтому туда и поступала — по итогу ты как бы оттуда выходишь как contemporary artist, использующий речь и язык как медиа. Художник, чей медиа — текст.
А: Писатель в США — профессия?
Татьяна: Конечно! Как правило, в это входит преподавание в колледже. Вот если ты публикуешься и преподаешь - то да, ты профессиональный писатель.
А: Давай поговорим теперь про твои тексты. Я читал две книги, третью еще не дочитал. И не мог выкинуть из головы, чем дольше ты пишешь на русском, тем сложнее его перевести. Также сложно, как перевести Платонова или Соколова, или Сорокина. Но у тебя не игра со словами и метафорами, а погружение в метафизическую глубину, майнинг текста из нефти, урановая руда, выточенная в предложения. Твой язык укореняется в локальные интерпретации, или выходит на глобальный уровень взаимопонимания?
Татьяна: Я раньше занималась автопереводами, но это была, скорей, терапия, чем творчество - у меня не выходит художественный перевод, к сожалению. Недавно для одного проекта я хотела перевести свой рассказ про вирус «Внутри тебя в твое отсутствие»… И сразу же: как переводить название, если название — это уже намеренно плохой перевод названия песни Битлз «Within You Without You»? И перевожу как-то, а умом понимаю, что это вообще невозможно! И кому-то это делегировать тоже невозможно — он слишком сложный. В общем, паника. Непереводимость лишает бессмертия!
А: Вообще, есть ощущение, что точный перевод это не главная цель в самом переводе, если речь идет про твою прозу.
Татьяна: Я в целом певец неточности и непереводимости. Мой профессор в Барде, поэт и издатель Матвей Янкелевич, в своем интервью мне по поводу переводов сказал очень крутую и задевшую меня штуку о том, что поэтический перевод всегда, по его мнению, должен подчеркивать дистанцию, уважительно напоминать о чуждости, далекости, непостижимости изначального опыта, создавшего текст. Поэтому даже точный лишенный поэтики перевод в своей прохладной отдаленности от оригинала дает этому оригиналу больше глубины — дистанция становится как бы дополнительным измерением текста.
А: Но эволюция ведь все равно ощущается, что касается словесных конструкций?
Татьяна: Мне кажется, все-таки сейчас я стала писать на более глобальном языке. Научилась использовать эти провалы, пустоты и дистанции как измерения текста. Иногда специально пишу на мысленно переведенном с плохого английского русском, замышляя некий обратный кувырок как возможность. В паре текстов я специально оставила место для переводчика — как бы придержала место в партере. Но это был чисто художественный прием. Получается текст, который осуществится полностью только в будущем, когда (или если) эта пустота заполнится.
А: Все твои три книги — сборники небольших текстов, хотя каждый из них можно спокойно развернуть если не в роман, то в повесть точно. Если оторваться от академического языка, то в чем для тебя ключевое отличие между текстом, упакованным в роман и текстом, представленным рассказом?
Татьяна: Моя третья книга — это сборник вовсе уж не небольших рассказов: это сложные, сюжетно крепко сбитые большие истории с хорошо проработанными персонажами, каждый из которых переживает трансформацию. Это как раз уже немножко структура если не романа, то повести. И когда я поняла, что уже разогнала себя до больших историй, и что я могу держать в голове текст на 30-50 страниц с несколькими персонажами, каждый из которых имеет свою историю и биографию, я поняла, что готова написать большой роман. И тогда же поняла, что не хочу писать конвенциональный роман, где герой трансформируется, вот это вот все, чему как раз учат в обычных писательских школах.
А где можно найти героев, которые не могут измениться? Вообще, что это за контекст, где перемена невозможна? Собственно, можно догадаться. И когда это поняла, все уже происходило само собой: я села писать об этом рассказ, и написав где-то тысяч 40 знаков, осознала, что это только начало. Потом написала вторую главу и почувствовала, что схватилась за огромный текст, и он уже меня не отпустит, и я его не отпущу. И чуть больше, чем за год был написан роман.
И теперь точно знаю отличие: рассказ ты всегда можешь уместить в голове весь целиком, даже когда он огромный. Он никогда не бывает больше автора. Роман - всегда больше автора. Ты как бы шаришь вниманием, будто лучом, по его поверхности, но схватить сразу всю картину не можешь. Ну и роман — это как диссертация: исследование с заданными параметрами, но не заданными выводами. И главное — роман это всегда высказывание от первого лица, и за него несешь гораздо большую ответственность. Рассказ это деперсонализиуемая форма и от него с легкостью открещиваешься как автор. А роман — это твой личный research, его потом и защищаешь кровью и мясом, как диссертацию. Страшная штука, в общем.
А: Был рад обнаружить тебя в списке Нацбеста, но хоть убей не вспомню тебя фигурантом хотя бы какой-то белорусской премии и в целом, белорусский литературный процесс тебя намеренно не замечает. На мой взгляд, ты не вписываешься в белорусскую литературу потому что очень давно из нее вышла. Есть у тебя мнение на этот счет?
Таццяна: Не поверишь, у меня нет мнения на этот счет! Эту штуку я не рефлексировала никогда. Кажется, уже кому-то эту историю рассказывала вслух, но расскажу еще раз.
Я участвовала в конкурсе молодых литераторов имени Короткевича, мне было 23 или около того. Я была совсем начинающей и ужасно хотела поучаствовать в семинаре для молодых литераторов. Я не прошла на этот семинар, но меня лично пригласила Анна Кислицына, которая его и вела. Там мне как-то мягко объяснили, что проблема в том, что я пишу на русском. Тут нечем крыть: все правильно, поддерживать надо белорусскоязычную литературу, а русскоязычные пробьются сами. Как раз с этим всем искренне согласна. Я не обиделась, но заметила: Антипов тоже пишет на русском, но он прошел! Мне ответили: «Он упоминает в своих текстах Минск, а ты — нет».
А вот что и правда было обидно: мы с Алисой Бизяевой случайно хакнули почту конкурса Короткевича. Там так вышло, что мы прислали им наши тексты, а они вернулись обратно — ящик переполнился. Поэтому мы подобрали к ящику пароль, расширили им хранилище, и за счет этого смогли прислать им свои тексты. То есть, фактически спасли конкурс! И увидели, что взяли вообще всех, кроме меня и пары каких-то совсем уж мутных графоманов и городских сумасшедших! После этого всего у меня полностью выключилась рефлексия о моем месте в белорусской литературе.
А семинар был отличный, я именно там нормально познакомилась с Марией Мартысевич и Настой Манцевич, и тем же Антиповым, и другими классными ребятами. Но я всю дорогу понимала — они занимают свое законное место, а меня тут нет и быть не может. Наверное, оно так и осталось.
В любом случае, первая книга, к изданию которой я имею непосредственное отношение как составитель, один из редакторов и со-инициатор — это книга на белорусском языке, «Лесвіца ў нябёсы з адной прыступкі» Андруся Белавокага. Так что моя белорусскоязычная книга всегда со мной, она никуда не исчезнет.
В августе 2020 выйдет третий выпуск литературного журнала “МІНКУЛЬТ-3”, в котором будут новые тексты Татьяны и еще 10 белорусских писателей. Можно поучаствовать в крауд-кампании и поддержать проект.