Экзистенциальная сказка Олега Прусова
29.03.2021
С вами снова Ира и сегодня я делюсь впечатлениями от выставки и беседой с куратором проекта, ведущим научным сотрудником отдела беларусского искусства ХХ–XXI вв. Екатериной Каленкевич.
В Национальном художественном музее до 4 апреля открыта выставка художника Олега Прусова, уроженца Витебска, рано ушедшего из жизни и оставившего более двухсот полотен и графических листов. Его наследием занимается семья, а теперь проявил интерес НХМ.
Одним из инициаторов проведения выставки является Станислав Прусов — племянник художника.
— Скажу лишь одно: данный проект для меня сугубо социальный и некоммерческий. Во-первых, он направлен на то, чтобы вернуть имя Олега в арт-пространство как минимум Беларуси. Во-вторых, я глубоко убежден, что в стране есть кем гордиться, и об этих людях надо рассказывать как можно чаще и интереснее. Эти люди идентифицируют нацию в широком смысле. Надеюсь, коллекцию Олега ждет заслуженное будущее, — делится Станислав.
Путь художника, «Убикус» и высказывание-манифест
О жизни самого Олега Прусова в сети немного информации. Краткую биографию можно найти на сайте, который служит архивом художника. Один из самых известных фактов — создание вместе с художником Виктором Лосминским творческого союза «Убикус».
«Название появилось в 1989 году, когда проходила выставка... Это была первая выставка, которую разрешили сделать студентам училища в рамках училища… Мы пытались доказать... что тоже можем выставляться, можем писать картины. И вот тогда родилось название «Убикус» — производное от «убиквисты», что обозначает растения или животных, способных выжить в любых условиях… Мы пытались показать, доказать, что надо будет — будем писать в подвалах, где угодно, но мы будем писать что хотим, и выставлять свои работы», — делится Прусов в одном из своих интервью.
Олег поступил в БГАИ, по своему желанию ушел из нее и вернулся работать в Витебск. На решение стать художником, со слов племянника Станислава, могли повлиять рассказы дяди о встречах с Марком Шагалом. Знакомство произошло на одном из приемов во французском посольстве.
Олега не стало в возрасте 26 лет в результате продолжительной болезни.
Но, в конце концов, лучше всего характеризуют художника его работы. Думаю, связь между творчеством и личными переживаниями описана самим художником в этих размышлениях:
«...Мой стул не будет стоять, чайник не наполнишь водой. Эти вещи лишены утилитарности, лишены своей будничной сущности. Они призваны мной участвовать в действе, их форму я наполнил новым содержанием... Иду по нити между восточным символизмом и западной “изобразительностью”, между декоративизмом и валерной живописью, между монохромией и многоцветием, между реализмом и беспредметным искусством. Иду соединяя их идеи, но не реставрируя их суть. Иду, или стараюсь идти. Это мой путь, моя сказка, мой способ выжить».
В этом высказывании-манифесте Олег говорит о поиске своей сказки, что похоже на довольно сложную задачу. Нужно одновременно уходить от реальности и желать в нее вторгнуться, оставляя убедительные следы. Каждый художник, по сути, этим занят, только вот мотивация у всех разная. У Олега, предположу, она была трагической.
Поэзия и графика – вклад в понимание творчества
Самыми яркими проявлениями таланта Олега Прусова мне видятся его слово и линия. Поэзия Олега, с которой можно интерактивно познакомиться на выставке, — ключ к пониманию идей творчества:
Под ногами моими
Белый снег.
Как трудно идти по белому.
Олег писал минималистичные стихи, темами для которых служат обыденные ситуации, персонажами — простые вещи, понятия и существа. В них поднимаются темы любви, жизни и смерти. И выбранные мысли, изысканность пустоты перекликаются с аналогичными категориями в визуальном искусстве.
Раздел, посвященный графике, занимает четверть выставки. На мой взгляд, совершенной пронзительностью обладает небольшой лист «Я больше уходить не буду». В громадной тоске и последующем успокоении переплелись две фигуры — взрослого и ребенка. Последний настолько слаб и неотделим от взрослого, что даже просвечивается — в бессилии опустил ручки и ножки, глаза потемнели от чувства одиночества и вся фигура говорит о поглотившем его отчаянии. Надлом в душе ребенка, вызванный родительской беспечностью или обстоятельствами, — одна из самых тяжелых реалий жизни. Травмами формируется личность, и, у меня создалось впечатление, что момент этого экзистенциального надлома запечатлен здесь легкой рукой художника.
В рисунке хорошо угадывается авторский стиль: фигуры обычно вписываются или в квадрат, или вытягиваются стрункой, и эта форма всегда обтекаема, будто галька, обтачиваемая водой, условный объем сосуществует с плоскостностью. Запоминаются также графические работы «Говорят, там всегда идут дожди», «Соната для счастливых».
«Я больше уходить не буду»
«Соната для счастливых»
Каких персонажей изображает художник
В живописи заметны модернистские источники вдохновения. Устремленность силуэтов, мраморные без радужки глаза, пронзительную молчаливость фигур автор заимствовал у Амедео Модильяни. Насыщенный колорит, а также сюжеты с ботинками, Арлекином — у Ван Гога и Поля Сезанна.
Сезанновский персонаж дель-арте получил у Прусова новое ситуативное и смысловое наполнение в реалиях 1990-х. Например, «Король шутов» — это воплощение Арлекина-весельчака, но у художника он иллюстрирует, возможно, столкновение веры и жестокого разочарования, когда на глазах рушится мир, как это происходило с огромным постсоветским пространством в то время. Преувеличенно вытянута мощная шея, она натянута жилами до такой степени, что все тело каменеет с ней.
«Король шутов»
Из этой же серии «Великие завоеватели» любопытна картина с чертами автопортрета «Похититель идей» — таким себя представил автор в более зрелом возрасте. Так, Прусов размышляет о непрерывном заимствовании авторских идей и приемов на протяжении существования человечества. Случайно или нет, но это полотно находится ровно напротив другого, украшающего творчество художника — «Троицы».
«Похититель идей»
«Троица»
«Похититель идей» и «Троица» смотрят друг на друга из-за своих колоннад, над высотой парадного холла; так выполнен акцент упорядоченной экспозиции, выстроенной в хронологическом порядке. Материалом аллюзии для «Троицы» послужила легендарная икона Андрея Рублева. Только вместо божьих ангелов мы видим, вероятно, внутренний диалог человека, разделенного натрое. Справа ожидают ответа две фигуры в красном, цвет объединяет их. Человек слева сцепил пальцы в замок, он напряжен, застыл гранитным обелиском в раздумье: испить ли чашу, нести ли свой крест? Массивный лоб, как у персонажей Эгона Шиле, повторяется в трех фигурах, еще больше усиливая ощущение тяжести, нависшей в минуты болезненных размышлений. Третий план традиционно охристый, как во многих иконах, но сквозь эти мазки охры просвечивается горнее сияние ультрамарина, напоминая, что вселенная живет по другим законам и ей чужда человеческая суета.
Другой экзистенциальный вопрос, о праве на насилие, поднят в картине «Палач и жертва». Двое мужчин изображены по пояс, похожи как две капли воды и нельзя без затруднений узнать сущность каждого. Если все люди братья, то почему они делят эти две ужасные роли как Каин и Авель и не живут в мире? Невозможно уловить, кто из двух фигур кем является. Ощущение двойственности напомнило мне самое первое известное изображение Христа, Синайского Спаса середины VI века. Черты правой половины его лица обещают всепрощение, а левая половина лица со строгостью наблюдает. Идея палача и жертвы может относиться, как в «Троице» Олега Прусова, ко внутреннему диалогу каждого из нас, когда мы казним себя и гибнем от собственных рук.
«Палач и жертва»
Главная тема творчества
Можно ли выделить основную тему творчества Олега Прусова? Исходя из того, что видела на выставке, эта тема — гиперконцентрированное созерцание реальности и экзистенции, собственного существования. Философское видение Олега Прусова обитает в реальном мире, переплетается с любовью к жизни и с большим желанием ответить на вечные вопросы. То есть философские идеи модернизма, реальность 1990-х помогают художнику в поисках нужных образов:
В моих руках чашка чая.
С каждым глотком со дна чашки
Смотрит на меня
Внимательное отражение моих глаз.
Должно быть
Оно наблюдает за мной.
А может, считает меня своим
Отражением.
Куратор Екатерина Каленкевич о герое своего проекта
Ира: Екатерина, почему стоит сходить на выставку Олега Прусова?
Екатерина: Прежде всего, чтобы открыть для себя имя беларусского художника и поэта начала 1990-х, творчество которого настолько масштабно не было представлено ранее. С начала 90-х уже прошло более тридцати лет и история успела «стереть» определенную часть фактологии. Этот период только начинает осмысливаться, а в беларусском искусстве он исследован еще очень мало. Открыть, описать, сохранить и показать публике: что это, как не задачи музея?
Кураторская концепция строилась вокруг темы искусства постперестроечного времени, которое, в силу раннего ухода из жизни Олега Прусова, невольно «законсервировалось» в творчестве художника. Его искусство следует за интересным периодом, концом 1980-х — началом 1990-х, когда нонконформизм как оппозиция официальному искусству выходит из тени. То, что прорабатывалось в «искусстве под запретом», питает искусство художников следующего поколения. В творчестве Олега Прусова явно проявляется желание, в силу юности автора и «юности» этапа беларусского искусства, создавать свободное искусство, вдохновленное таким же родственным по духу историческим авангардом начала века. В экспозиции выставки есть попытка рассказать не только о времени, но и о мире автора или, как он сам писал, его «сказке».
Ира: Можно ли назвать искусство Олега Прусова постмодернистским?
Екатерина: Постмодернизм — явление спорное для беларусского искусства. Существуют понятия «беларусский авангард», «трансавангард» и так далее.
СПРАВКА
О постмодернизме в беларусском искусстве можно почитать здесь. Например, работы беларусских постмодернистов: скульптуры Константина Селиханова, объекты Александра Малея, проект Владимира Цеслера и Сергея Войченко «Двенадцать из XX», «Немного желтого» Руслана Вашкевича были представлены в 2014 году на выставке «Десять веков искусства Беларуси» в НХМ. О названных авторах можно подробнее узнать здесь.
Выделяют три волны беларусского авангарда. Это исторический авангард 1910– 1920-х, когда творили Шагал и Малевич, существовала Витебская школа. Полвека спустя пришла оттепель 1960–1970-х, вторая волна авангарда, когда многие художники стали отходить от соцреализма, к ним относят Израиля Басова, Георгия Скрипниченко и других. И третьей волной авангарда считают неформальное искусство перестройки 1980–1990-х в работах, например, Игоря Кашкуревича, Виталия Чернобрисова.
Определение трансавангарда в 1982 году дал художественный критик Бонито Оливе: «В центре внимания трансавангарда — проблемы телесности, народных верований, современные интерпретации эстетического наследия кубизма, футуризма, сюрреализма, “неформальной” традиции в живописи 50–60-х гг.». Тенденции трансавангарда представлены в беларусских арт-практиках конца XX века.
Нельзя сказать, что произведения Олега Прусова — яркий пример бытовавшего в этот период постмодернистского художественно-эстетического дискурса. Но и исключать прорастание такой методики в его работах в виде цитирования, отсылок к любимым им художникам прошлого (Ван Гог, Климт, Пикассо и др.) нельзя.
Искусство прошлого в его интерпретации — лишь почва, наслаждение от открытия, от возможности использовать «классные» пластические приемы. Цитирование Прусова не самоцель, не игра со знаками прошлого и, самое главное, не ирония. Он ироничен, да, но скорее по отношению к самому себе. Это выражается в серии автопортретов: «Автопортрет с чужим лицом», «Автопортрет с чужими глазами». Свое «я» — абсолютная terra incognita. В целом его творчество стоит несколько обособленно от других авторов того же времени.
Ира: С одной стороны, Прусов был дипломантом конкурса «Лучшая работа года – 91» в Государственной Третьяковской галерее. С другой — вместе с В. Лосминским создал неформальную творческую группу «Убикус», на выставках которой в Витебске начала 1990-х был аншлаг, несмотря на непростое время. На Ваш взгляд, творчество Прусова тяготеет к официальному или неофициальному крылу беларусского искусства? Какой вклад Олег оставил в нем?
Екатерина: В начале 90-х провести четкую демаркационную линию между официальным и неофициальным беларусским искусством невозможно, это как раз период, когда она стирается. Тот же «Убикус», несмотря на неформальный характер своего объединения, экспонирует свои произведения в государственных институциях. На фоне общего культурного контекста творчество Олега Прусова в целом представляет собой скорее не какую-то ярко выраженную стилистическую тенденцию, а самобытный, авторский подход. Полифония авторских художественных стилистик характерна времени.
Ира: Вы были в квартире Олега Прусова, тщательно изучали его наследие. Поделитесь личными впечатлениями о художнике и его мире.
Екатерина: Об Олеге Прусове мне больше всего рассказали, наверное, интервью с ним, поэзия, голос в аудиозаписи, часть архива, фотоальбом, который он сам делал. Не колеблясь, я сразу же решила, что это станет частью экспозиции и даст лучше почувствовать и понять его личность и образный мир. Все это произвело на меня очень сильное впечатление и, скажу честно, позволило перейти границу от позиции отстраненного исследователя-наблюдателя в сторону личных симпатий.
В квартире за этот период времени многое изменилось: это вовсе не музей Олега Прусова, поэтому все же понимание или некое ощущение того, что есть мир этого художника, дает прежде всего его творчество.
Это трогательный, глубоко эмоциональный мир тонко чувствующего человека, и, несмотря на молодость, зрелого в суждениях. Он беспрекословно следует своему девизу: «главное в искусстве — искренность». Например, в своей уверенной, стремительной, обдуманной линии, которая буквально обозначает, очерчивает крайнее эмоциональное состояние, «обхваченные колени» — это поза ребенка, чувствующего себя брошенным. Это мир маленькой комнаты, в центре которой человек, его сомнения, выбор, переживания, драмы. Это мир, который беспощадно открыт, как признание в нежных чувствах, его легко ранить. Он просит разговора, диалога, собеседника, может быть поэтому он так очаровывает и привлекает зрителя, который чувствует себя в этом мире необходимым. Это мир недосказанности, многоточий и иносказаний. Мир реальный, автобиографичный, но вместе с тем между формальными признаками реальности — предметами, обоями на стене, окном и тем, что она есть — огромная пропасть, которую пытался познать или скорее прочувствовать этот молодой художник.
Вам еще может быть интересно:
dada podcast:
обсуждает культурные процессы и события с фотографами, художниками, арт-менеджерами, урбанистами и преподавателями
