«Я не верю в спасение мира через искусство»
Интервью с Василисой Поляниной
28.11.2021
Василиса Полянина — беларусская художница и иллюстраторка, участница многих групповых выставок и обладательница нескольких сольных. Вы наверняка видели ее выставку «Лариса» в НЦСИ или листали книгу Night Club, над которой художница работала на стипендии Gaude Polonia в Польше.
Художница работает с такими медиумами как живопись, графика, вышивка, инсталляция и скульптура. В своих работах исследует темы телесности, сексуальности, идентичности, а также работает с мифологией. Узнать больше о Василисе можно на ее сайте.
Ph: Роман Коновалов для Syntax Gallery
Совсем недавно у Василисы состоялась выставка «Вот те крест!» в галерее Syntax в Москве, где она представила «живые» кресты, которые можно (и нужно) было трогать. Мы узнали, что художница думает о вере, «животных» материалах, жизни и смерти.
Артур: Как появилась идея проекта? Как долго проект «собирался»?
Василиса: Я сделала первый крест 2 года назад из своего домашнего полотенца: сшила ему пасть, вставила зубы из бижутерии. Эту работу я посвятила Евгению Антуфьеву (современный российский художник, автор объектов и инсталляций, куратор, – прим. ред.). А после я поняла, что анималистических крестов может быть столько, на сколько у них хватит интереса размножаться.
Выставка "Вот те крест!" в Syntax Gallery; Ph: Роман Коновалов
А: Очень интересна твоя интерпретация названия. Вижу в нем такую оппозицию религиозным образам, имея в виду, что клятва — это больше из язычества, что и раскрывается дальше на выставке.
В: Это скорее не интерпретация, а игра понятий. Когда мы клянемся искренне, можем сказать: «Вот те крест!», хотя сейчас это уходит из разговорной речи. А когда лжем — держим пальцы крестиком за спиной. От креста никуда не уйти, мы боимся кары Господней и в то же время призываем его к соучастию в «преступлении». Это и интересно в человеческой сущности, ее парадокс.
А: В видео с презентации выставки ты говорила, что тебе нравится работать с шерстью животных и прочими «животными», материалами. А что подразумевается под «нравится»? Что ты поняла для себя или открыла, работая с ними?
В: Я очень тактильный человек, обожаю разнообразие материалов и форм. С «животными» материалами нравится работать потому, что они создают иллюзию максимального приближения к реальности. Создается впечатление узнаваемых нами образов, которые сочетаются с вымышленной формой или, как с крестами, с другой узнаваемой формой, но в непривычном для нас виде. Контраст — это то, что делает любую работу сильной.
А: О «чистой любви» и пресыщении мира агрессией и ненавистью, о которых ты говоришь в видео. Глядя на твой проект я почему-то подумал о Германе Нитче и его акциях, где много и религиозности и животного, много о проработке своих слабостей, а также много насилия. Для меня и его работы, и твои — это о том, чтобы посмотреть в лицо своей человеческой слабости и хрупкости, в том числе. Во-первых, интересно твое отношение к акционизму вроде того, что делает Нитч (австрийский художник, представитель венского акционизма, известен радиальными «ритуалами», – прим.ред.). Во-вторых, почему тебе ближе менее радиальные и более «мягкие» формы в работе?
В: Это очень неожиданное сравнение, радикальное! Я прекрасно отношусь к акционизму в целом и к Нитчу в частности. Но он относится к старому поколению и это видно. Мне кажется, сейчас художники работают более тонко. Сегодня интереснее показывать пульсацию крови не в открытом разрезе свиной туши, а в образе этой туши через метафору. Мне нравится раскрывать проект слоями, словно бабочка выходит из куколки. Акционизм же призван обратить на себя внимание молниеносно, здесь и сейчас. Из современного акционизма мне ближе всего акции Петра Павленского. Несмотря на радикальность, его работы пульсируют не кровью, а поэзией.
А: В одном из интервью одна из моих любимых художниц — Дорис Сальседо — сказала, что она не питает иллюзий, что искусство спасет жизни или хотя бы уменьшит насилие, она не верит в эстетическое покаяние. Люди не учатся на своих ошибках. Войны следуют одна за другой. Преступления все также совершаются. Что ты думаешь на этот счет?
В: Это забавно, я практически те же слова недавно говорила Андрею! Я тоже не верю в спасение мира через искусство. Но я верю, что искусство развивает вкус, расширяет насмотренность, повышает уровень культуры, а, значит, и взаимоуважения. И главное — может сделать человека счастливым на какое-то время. Имеется в виду не заставить радоваться, а нажать на определенную точку и раскрыть нечто глубинное, найти какой-то исток. Когда это происходит, человек задумывается о своей жизни, он останавливается, «опускает ноги в воду», как сказал Вячеслав Полунин. И именно это — переосмысление и преодоление — порождает человеческое счастье.
Выставка "Вот те крест!" в Syntax Gallery; Ph: Роман Коновалов
А: Рассказывая о выставке, ты говоришь об утрате человеком веры и том, что своими работами ты пытаешься вернуть ему эту веру. Мне кажется, тебе и правда удалось сделать веру не только осязаемой, но и буквально живой, физической, используя самый простой и понятный символ — крест. Насколько человеку важно во что-либо верить?
В: В видео я уже говорила, что циничность времени отрицает форму веры как таковую (я имею в виду не религиозную веру, а экзистенциальную). Символы трактуются как наивная отсылка к прошлому, они теряют свою сакральность. Теряется и мифичность человеческого бытия.
Я считаю, если человек ни во что не верит, его не существует как сути. Посмотри на детей: они верят во все, что им говорят. Они не знают, что такое чужая боль, поэтому часто по-настоящему злые и агрессивные. Зато они могут быть абсолютно счастливы из-за какой-то мелочи.
Когда человек начинает рационализировать, подвергать сомнению и анализу, он начинает выходить из детства. Начинает чувствовать боль другого человека, потому что его мир расширяется, но в то же время он сужается из-за постоянных сомнений. Я не говорю, что анализировать — это плохо. Это важно и нужно. Но необходимо оставлять внутри себя место и для чистой веры, чтобы быть немного свободным.
А: Во что веришь ты?
В: Я верю в любовь, если говорить глобально.
А: Во все времена отношение религии, а точнее, церкви, ко всему, что связано с телом и сексуальностью, было особым. Эти вопросы замалчивались, их избегали. Мне нравится, как в работах, представленных на выставке, проявляется телесное, сексуальное — это и формы, и цвета, и фактуры. Ты много и постоянно работаешь с этими темами. Насколько в этом проекте они для тебя важны? Задумывались ли они здесь или это произошло само собой?
В: Человеческое тело — это не просто оболочка, которая вынашивает душу. То, как мы с ним обращаемся, говорит и об отношении к себе в частности и к окружающим в целом. Тело — это проводник в наш мир. Поэтому он тактильный и наполненный разнообразными ощущениями. Поэтому это важная тема в моей работе. В какой-то степени она мне понятна, но в большей — интересна в исследовании как реального мира, так и мира неосязаемых мифов.
А: Какие вещи ты для себя перечеркнула и оставила в прошлом в этом проекте? Насколько все же человек способен подводить черту, разграничивать до и после? Как ты для себя решаешь эти вопросы?
В: Я никогда не подвожу резкую черту и, более того, я вообще не верю, что это возможно. Человек не может убежать от себя. Чтобы перейти на новый этап своей жизни, мы прилагаем усилия, а для этого нужно время. Конечно, происходят какие-то конкретные события, после которых ты понимаешь: как раньше уже не будет. Но эмоционально ты еще долго учишься жить в новых условиях.
Так что я решаю этот вопрос принятием ситуации. Я работаю с этим до тех пор, пока это не перестает приносить мне боль. Иногда процесс может длиться годами. Когда боль уходит, можно подводить черту. Иногда боль не уходит, но трансформируется в другое ощущение. Мне кажется, это тоже можно назвать успешным переходом.
А: Не могу не спросить о твоем отношении к смерти, потому что эта тема периодически появляется в твоих работах и в этом проекте тоже вполне очевидна. К чему пришла ты в своих размышлениях?
В: Мне кажется, что смерти нет. Это этап, а потом будет какой-то следующий. Но это не значит, что я не боюсь пройти этот этап. Очень тревожно и откровенно страшно уйти и уже не вернуться в своей телесности (ведь именно это и есть нам привычное и понятное существование). Но я верю (к слову о вере) в то, что дальше есть какие-то формы жизни, может, связанные не с телесностью, но, как минимум, с памятью.
А: Чтобы закончить оптимистично, спрошу: что такое жизнь?
В: Жизнь — это безусловное чудо, но чудо, которое нужно быть готовым принять. Вообще, все наше существование — это готовность принимать что-то. Нас ведь не спрашивали, хотим мы рождаться или нет. Мы не выбираем себе родителей, генотип, наследственность, страну, в которой родиться. Самое интересное начинается, когда мы осознаем, что можем использовать ситуацию в свою пользу, а не против себя.
